Всю жизнь я мечтала работать в школе, преподавать историю, сеять разумное, доброе, вечное… Сколько раз я представляла себе — захожу в класс, говорю ребятам: «Здравствуйте, садитесь. Сегодня тема урока — политика Ивана Грозного». Я почему-то думала, что мне достанутся милые, добрые пятиклашки и все будет хорошо…

Первое сентября

У меня — 14 классов! Пять седьмых, три восьмых, четыре девятых и два одиннадцатых!!! Хорошо, думаю, что в первый день одни семиклашки — эти мелкие, с ними проще… Наивная! У них еще детство во всех местах играет, а гонору уже хоть отбавляй! На первом же уроке спрашивают, есть ли у меня сигаретка. И кто? Его же из-за парты еще не видно!

В другом классе девочки томно выясняют замужем ли я, и, узнав, что еще нет, недовольно фыркают: «Старая дева!» Ну, думаю, ничего себе — это в двадцать два года я уже — старая дева?

Тишина в классе — понятие относительное. Все нарочно орут, видя, что я пока не знаю, что с ними делать. К концу четвертого урока я чувствую, что голос я если не сорвала, то посадила основательно. Но ведь я даже ни разу его не повысила! Пятый урок с уже пятыми по счету семиклашками — и я понимаю, что ничего не понимаю — мне понадобится не один месяц, чтобы эту мелочь запомнить хотя бы в лицо.

Последний урок жду с ужасом и нетерпением — с ужасом, потому что девятый класс, с нетерпением — потому что урок все-таки последний. Захожу. Передо мной толпа пятнадцатилетних панков, человек двадцать. Это — 9-й «Г». Половина демонстративно «линяет» с урока. Обидно!
— Здравствуйте, ребята… — начинаю я.

— Салют! — раздается в ответ. — Ну, а ты че нам втирать будешь?
— Во-первых, «Вы», а, во-вторых, «втирать» я буду о Москве — у вас экзамен.
— О как! — восклицает долговязый малый. Голову он последний раз мыл, кажется, классе в первом. — Ну, валяй!

Выгнать его из класса словами не получается, приходится взять за шиворот и вытолкнуть насильно. Для класса это шоу — училка-шибздик выгоняет за шиворот такого лося! Чувствую, что урок  накрывается медным тазом… На «галерке» сидят две девицы на голову выше меня и смачно щелкают жвачками через до безобразия размалеванные губищи. Прошу их вести себя немного потише, на что слышу совершенно хамское:
— Да пошла ты… Малявка!

Минуты на две теряю дар речи — за всю мою жизнь меня еще никто не посылал, а тут ученики — учителя!!! Девушек пришлось выпроводить вслед за своим немытым одноклассником.

Второе сентября

Сегодня только восьмые и одиннадцатые (правда, после 9-го «Г» в школу идти не просто не хочется, а самым натуральным образом страшно!)
На входе охранник требует у меня дневник.

— Какой именно? — мрачно интересуюсь я. — У меня их 250!
Охранник так опешил, что пропустил толпу шестиклашек без сменки и дневников…
Захожу в 8-й «А». У этих на лицах написано — ботаники! Начинаю объяснять материал, а мне светленький такой парнишка осторожно заявляет:
— А нам на лето дали задание — весь учебник выучить. Мы уже все знаем… — и смотрит на меня хитрыми серыми глазенками. — У нас класс самый сильный в школе по учебе.

Начинаю гонять всех подряд по всей теме — действительно все знают, все тридцать человек! Я просто в тупике — ну, не выставлять же всему классу в ряд пятерки с первого урока!

8-й «В» поверг меня в ужас — на лицах никаких проблесков мысли!!! Первое, что сделали милые дети, когда я зашла в класс — обстреляли из водяных пистолетов. Пока я собирала «оружие» у одних, обезоруженные обстреляли меня пластилином из трубочек. Вырвавшись из этого оруще-плюющего кошмара, на перемене направилась к директору. Анна Николаевна, милейшая женщина, с ласковой улыбкой меня успокоила:

— Не расстраивайтесь, а попытайтесь их понять — это же коррекционный класс! Дети из семей алкоголиков, недоношенные, мертворожденные…

Хорошенькое дело! Раньше предупреждать надо было, я бы в водолазном костюме и шлеме пришла! Я же теперь голову от пластилина целый месяц не отмою!
С одиннадцатыми немного проще — уже взрослые люди, но… как мне их называть, ведь я старше-то их всего на пять-шесть лет! «Ребята» — как-то по детски, «молодые люди» — обижаются! В общем, дурдом тот еще!

Третье сентября

Опять куча мелочи и два девятых! Мелкие старательно слушают даты и фамилии, но только если им очень интересно и они хотят ответить (представьте себе, такое тоже бывает!), они орут как резаные на весь класс. Четвертый урок — в 7-м «Б». Класс старательно записывает время правления Елены Глинской — любо-дорого смотреть, и вдруг с «галерки» раздается:

— Ты че, Миха, дурак? Израильский презерватив только на слона надеть можно! Лучше штатовский, он тоньше!
— А еще лучше, если девка таблетки пьет и у тебя башка об этом не болит.
И тут Миха у меня спрашивает:
— Галина Антоновна, а чем Иван Грозный предохранялся?
Ребята из 9-го «В» даже не ботаники, а просто зубрилы жуткие какие-то, прямо — тоска! Вопрос задать бояться, а только пишут, словно роботы. Сомневаюсь, что они при этом еще и думают. Диктую: «Калита строил Кремль из дубовых дырок». Да-да, из «дубовых дырок», так они и записали!
В 9-м «А» мне предложили три «кораблика травки» за пятерку в четверти.

Четвертое сентября

Восьмые и девятый «Б»… Если б знала — бюллетень взяла бы! Опять «коррекционные» дебилы, которые на сей раз ничем не занимаются, а лишь мутузят друг друга. В классе стоит ор. Минуты три я молча наблюдаю за ними, потом делаю негромко замечание и прошу тишины, на что весь класс начинает друг на друга шипеть: «Да тише ты!» Отчего шум только усиливается. Некий Яша вдруг встает с места и, подойдя к тихому толстому увальню, бьет его по затылку с воплем: «Ну, ты, урод! Сказано — тихо!» В классе начинается беготня, сопровождаемая поросячьим визгом. Терпение мое лопается, и мне приходится приводить своих дикарей в чувство.

— Молчать!!!
Все от неожиданности на пол-урока затихают, и только задира Яша тихо шепчет:
— Такая маленькая! И откуда у нее только голосина такой?
На урок влетает Анна Николаевна, директор, но, видя, что дети сидят тихо и не дыша, исчезает…
В 9-м «Б» урок начался «за здравие», а закончился… Впрочем, по порядку. Начинаю рассказывать про Москву. Только рот раскрою, мне:
— Галина Антоновна, выйти можно? Я курить хочу!
— Потерпите, молодой человек. До звонка пятнадцать минут осталось.

Сидит на первой парте такое рыжее чудо с наглыми глазами и нахально скалится:
— Я же все равно пойду, — и направляется к двери.
— Молодой человек, сядьте! — требую я. Все-таки не мной придумано, что на уроке выходить нельзя, а я — учитель и мое слово должно быть законом для них. Хотя бы на уроке.
— Да ну вас! Я курить хочу!
— Вернись!
Класс сидит ржет — весело им!
— Ага, щас! — отзывается мой рыжий оппонент Ромочка и вдруг показывает мне — учителю! — фигу!

На перемене подхожу к классному руководителю 9-го «Б» и прошу телефон мамы рыжего нахала. Причем вижу, что Ромочка с ужасом наблюдает за мной. Звонить я, конечно, никому не собиралась. И правильно сделала — в коридоре Рома хватает меня за руку, затравленно заглядывает в глаза и начинает лебезить:
— Галина Антоновна, я Вас очень прошу — не звоните маме! — И дальше шокируюший искренне-испуганный вопль: — Я больше не буду!!!
Класс опять ржет, а мне ничего не остается, как незаметно для коллег непреклонно ответить ему тем же жестом, мол, ага, «щас»! Так я тебя и послушала!
Я выждала до конца недели — Ромочка аж с лица спал, так переживал, что я позвоню его маме. Хлипкие они все-таки на расправу!

Пятое сентября

Неужели завтра выходной? Первым уроком идет 9-й «Г». После них сил не остается ни на кого, даже на ботаников из 8-го «А». Да тут еще сами ботаники меня ошарашили, вернее, беленький хитрец Пашка.

— Галина Антоновна, а Вы по гороскопу кто?
— Рак, а что?
— А то, что я — Водолей и мы с Вами сексуально совместимы. Вы не могли бы подождать меня года четыре? Когда мне исполнится восемнадцать, я на Вас обязательно женюсь!
— Но ведь я тебя аж на восемь лет старше!
— Ну и что? — удивляется Павел. — Пугачева Киркорова старше вдвое, и ничего — счастливы!

Галина ЛАПТЕВА

КОНТРАБАНДНЫЕ КИРПИЧИ

Как-то я поехал на международный фольклорный фестиваль в Калининград (бывший Кенигсберг). Со мной решили двинуть три моих друга — Димка, Андрюха и Кешка. Все мы занимались историей средневековой культуры Европы, и Кенигсберг — город с богатой историей средневекового рыцарства — для нас представлял огромный интерес. После фестиваля решили захватить с собой что-нибудь интересное и необычное — в качестве сувенира. И этим сувениром стали… три кирпича четырнадцатого века из развалин одного местного замка. Кирпичи были необычными — в форме креста.

Обратная дорога лежала через две русские и две прибалтийские таможни. Мы быстро загрузились в фирменный скорый поезд Москва — Калининград и стали ждать отправки. Вскоре поезд тронулся. Примерно через час к нам подошла проводница и, подсев поближе, тихо сказала:

— Скоро граница. А таможенники особенно любят шерстить группы вот таких ребят, как вы. Так что если у вас есть что-то такое… незаконное… то за чисто символическую плату я могу это спрятать у себя, а после всех таможен вернуть.

Если бы мы знали, что содержимое нашей красной сумки будет стоить нам огромных хлопот, то ни в жизнь бы не стали связываться с кирпичами.

Мы вежливо раскланялись с проводницей, сказав, что из психотропных средств везем только пиво — и то в желудках. И вот наш фирменный состав тормознули возле какой-то станции и в него влетела толпа таможенников.

— Ваши докуминты! — пробурчал таможенник с украинским акцентом. — Колющее, режущие, газовое, огнестрельное, психотропное, наркотики е…?

Мы отрицательно покачали головами.

— Я так и думал, — сказал таможенник, — что ни сознаитись. Ну-с, доставайте ваши рюкзаки, будем учинять вам досмотор.

Ну, мы, конечно, не из пугливых, надо — пожалуйста. Хотите покопаться в груде нестираных носков? Это можно, мы их вам даже вывернуть согласны.

К своему удивлению, таможенник ничего не нашел, и тут его взгляд упал на красную сумку, лежащую под столом.

— А шо це у вас там, у красной сумочке?

Огромный ком застрял у меня в горле, а Димка небрежно обронил:

— Да так, пара кирпичей.

«Попались!» — подумал таможенник. «Попались!» — поняли мы.

Таможенник взялся за ручки красной сумки и, покопавшись в ней, извлек на свет красный кирпич в форме креста. Он ожидал увидеть все, что угодно, но только не это! На его лбу выступила испарина, и он спросил:

— Шо це таке?

— Я ж вам казав, шо це кирпич.

Далее последовал целый ряд идиотских вопросов, на которые приходилось отвечать вполне серьезно.

— Так откуда они поевились в купе?

— Вообще-то, это мы их сами принесли.

— Зачем?

— Мы их везем домой в качестве сувениров.

— Шо ви мне голову морочите, каких еще сувениров?! А ну-ка, где ваши документы?

С воображением у таможенника было слабо, но читать он умел, и, не найдя в наших паспортах ничего странного, но, заподозрив что-то неладное с кирпичами, он решил позвать на помощь старшего по рангу. Как раз мимо нашего купе проходил майор.

— Почему так долго проверяешь, нашел что-то?

— Да вот, товарищ майор, непонятный багаж везут.

Этот факт нисколько не смутил майора. Точнее сказать, ни один мускул не дрогнул на его суровом лице:

— Надо поезд отправлять, а ты тут в одном купе застрял. Если документы у них в порядке и ничего такого по данному тебе списку нет, то отправляй, а там пусть они хоть кирпичи везут — это их дело, — и майор зашагал дальше по вагону.

Таможенник уже хотел было сказать, что именно кирпичи мы и везем, но, очевидно, побоявшись получить еще один нагоняй от начальства, отдал нам документы.

С полминуты мы сидели молча, шокированные интуицией майора, а затем нас пробило на нервный смех.

Итак, первая граница была преодолена, но впереди нас ждали еще три. Следующая — прибалтийская. Надо сказать, таможенники там оказались более вежливыми, чем наши.

— Тобрый тень, бутте любезны, претъявите ваши документы, откуда и куда следуетте?

Они удовольствовались чисто визуальным осмотром, но…

— Рюкзаки можно закрыватть, а что тут у вас в красной сумке?

— Кирпичи, — добродушно сказал я.

— Кирпичи?! — прибалт побагровел и потянулся рукой к тому месту, где обычно у милиционеров висит кобура.

— Покажитте.

Мы достали сумку из-под стола и вынули один кирпич. У таможенника задергалось веко. Затем мы достали второй. Таможенник отступил назад и спросил:

— Еще йесть?

— Да! — и мы достали третий кирпич.

С таможенником творилось что-то странное. В нем боролось желание бросить все и убежать с долгом, навязанным службой.

— Откуда вы их фзяли?

— Из Кенигсберга везем.

— А что у вас в кирпичах?

Тут мы поняли, что сейчас он попросит нам размельчить их в крошку, чтобы убедиться, что в них ничего нет. Дабы спасти наши сувениры, мы бросились успокаивать человека, и нам это почти удалось. Нас лишь попросили заполнить таможенную декларацию о ввозе трех кирпичей четырнадцатого века, которые не представляют собой никакой финансовой и исторической ценности для прибалтийской республики.

— Кажется, легко отделались! — сказал Кешка, когда таможеннник ушел.

Но на следуещей таможне нас ждал допрос с пристрастием. Вопросы посыпались градом:

— А почему вас четверо, а кирпичей только три?

— А не являются ли эти кирпичи достоянием прибалтийских стран?

— Кто может подтвердить, что вы не украли их где-нибудь на территории Прибалтики?

— И вообще — зачем понадобилось везти через четыре границы три кирпича, если можно было купить в качестве сувенира значок или книжку с историей города? (На последний вопрос я до сих пор не могу дать никакого ответа.)

В конце концов мы заполнили пару анкет и бумаг на вывоз трех никчемных задрипанных кирпичей с территории Прибалтики. Мы даже предложили их выкинуть, но нам сказали, что за загрязнение Прибалтики с нас взымут штраф в колоссальных размерах, помноженный на количество кирпичей.

Когда кончилась Прибалтика, мы с ужасом ожидали последней, русской границы. Наученные горьким опытом, мы заранее выложили кирпичи на самое видное место и стали ждать. Наконец дверь отворилась, и в купе заглянули два лейтенанта и полковник погранвойск.

— Это вы кирпичи везете? —  прямо с порога спросили они.

— Да, — честно признались мы, указывая на аккуратно разложенный на столе антиквариат.

Вместо ответа они отдали нам честь и, дико заржав, закрыли дверь. Мы сидели в недоумении, а Димка сказал:

— Вот, блин, даже документы не проверили.

Очевидно, о нашем приезде им сообщили заранее.

Но самый абзац случился на вокзале. Когда мы, груженые, вылезли на перрон, нас встретила Андрюхина девушка.

— Ну как съездили?

— Недурно, но все расскажем потом, устали кошмарно, — отмазался Андрей.

Его девушка вызвалась нам помочь. Схватив красную сумку, она крякнула от ее тяжести и спросила:

— Вы что туда — кирпичей, что ли, наложили?…

Андрей КУЗЬМИН